Ладно открываем новую тему где показываем, что многие наши культурные деятели, а на данный момент деятели рифмы и пера достойны славы и почёта. Начну с поэтов "Серебрянного века" а именно Александра Александровича Блока.

БЛОК Александр Александрович [1880-1921] - поэт, один из самых выдающихся представителей русского символизма. По отцу, профессору-юристу, потомок обрусевшего выходца из Германии, придворного врача (въехал в Россию в середине XVIII в.). По матери - из русской дворянской семьи Бекетовых. Потомки врача Блока принадлежали к состоятельному, но со временем оскудевшему служилому дворянству. Прадед по матери был "большим барином и очень богатым помещиком", к старости потерявшим почти все свое состояние. Со стороны обоих родителей Б. унаследовал интеллектуальную одаренность, склонность к занятиям лит-рой, искусством, наукой, но наряду с этим и несомненную психическую отягощенность: дед по отцу умер в психиатрической больнице; характер отца отличался странностями, стоявшими на грани душевного заболевания, а иногда и переступавшими за нее. Это вынудило мать поэта вскоре после его рождения покинуть мужа; последняя сама неоднократно лечилась в лечебнице для душевнобольных; наконец и у самого Б. к концу жизни развилось особое тяжелое нервно-психическое состояние - психостения; за месяц до смерти его рассудок начал омрачаться. Раннее детство Б. прошло в семье деда по матери, известного ботаника, общественного деятеля и поборника женского образования, ректора Петербургского университета А. Н. Бекетова. Зиму маленький Б. проводил в "ректорском доме", в Петербурге, лето - "в старом парке дедов", "в благоуханной глуши маленькой усадьбы" - подмосковном имении деда, сельце Шахматове. После вторичного выхода матери замуж за офицера, Ф. Ф. Кублицкого-Пиоттух, девятилетний Б. вместе с матерью переехал на квартиру отчима, в казармы, расположенные в фабричном районе. По окончании гимназии, отталкивавшей Б. от себя, по его собственным словам, своим "страшным плебейством", не соответствующим его "мыслям, манерам и чувствам", Б. поступил на юридический факультет Петербургского университета; с третьего курса перешел на историко-филологический факультет, к-рый окончил в 1906. В гимназии и в первые годы университета Б. очень увлекался театром, "готовился в актеры". "Сочинять стихи" начал, по его собственным словам, "чуть ли не с пяти лет"; "серьезное писание началось около 18 лет". Стихи Б. еще до появления в печати получили широкое распространение в небольших кружках преимущественно московской молодежи, объединенных именем и идеями только что умершего философа и поэта Вл. Соловьева. В этих кружках юношу Б. уже склонны были считать "первым из русских поэтов современности". Впервые стихи Б. были напечатаны в 1903, в петербургском журнале Мережковских "Новый путь" и одновременно в Москве, в альманахе "Северные цветы", изд-ва "Скорпион". В том же 1903 Б. женился на дочери университетского товарища деда, соседа его по Шахматову, знаменитого химика Менделеева, - Л. Д. Менделеевой. К этому же времени относится личное знакомство и тесное сближение Б. с Андреем Белым и возглавлявшимся последним мистически настроенным кружком "аргонавтов", несколько более раннее сближение с Мережковскими, знакомство с Брюсовым и московскими символистами. Революция 1905 сразу захватила Б.; в одной из уличных демонстраций он нес красное знамя впереди толпы. Поэт однако быстро охладел; "в революцию - по его собственным словам, - он не пошел", тем не менее события 1904-1905 оставили в Б. свой след: им написано несколько стихотворений на революционные темы, лирическая драма "Король на площади". Важно, что с этой как раз поры "равнодушие к окружающей жизни" сменилось в нем, по свидетельству биографа, "живым интересом ко всему происходящему". В конце 1904 в издательстве "Гриф" вышел первый сборник стихов Б. - "Стихи о Прекрасной Даме". Из опасения затруднений со стороны духовной цензуры сборник был пропущен через провинциальную цензуру в Нижнем-Новгороде. "Стихи о Прекрасной Даме" были восторженно встречены в кружках "соловьевцев" и "аргонавтов"; однако широкую популярность принес Б. не этот сборник, а вторая книга стихов - "Нечаянная радость" [1907] в в особенности лирическая драма "Балаганчик" (она была поставлена в 1906 Мейерхольдом в театре Коммиссаржевской). К этому времени Б. становится литератором-профессионалом: сотрудничает в ряде журналов, печатает стихи, статьи, рецензии, выпускает сборник за сборником своих новых произведений. Живет Б. в Петербурге, вращаясь гл. обр. среди литературной интеллигенции - представителей и сторонников "нового искусства" ("Среды" Вячеслава Иванова, религиозно-философское общество) и в кругах театрально-артистической богемы (театр Коммиссаржевской и др.). Помимо поездок с матерью в Германию (Bad-Nauheim) Б. предпринял три заграничных путешествия - в Италию, Бретань и на юг Франции. В результате этих путешествий возникли последовательно "Итальянские стихи" [1909], драма "Роза и крест" [1912] и поэма "Соловьиный сад" [1915]. В 1916 Блок выпустил под своей редакцией и со вступительной статьей собрание стихотворений Аполлона Григорьева. Вскоре после этого Б. был призван на военную службу, однако благодаря хлопотам друзей назначен не в действующую армию, а табельщиком инженерно-строительной дружины Союза земств и городов. На фронте (под Пинском) Б. оставался до марта 1917. Вернувшись в Петербург, работал в Чрезвычайной следственной комиссии при Временном правительстве: редактировал стенограммы показаний бывших царских министров. Февральскую революцию Б. встретил с радостными надеждами. Октябрьский переворот - восторженно. Высшего подъема революционная настроенность Б. достигла в январе 1918, когда им была написана знаменитая, переведенная на многие яз., поэма "Двенадцать", стихотворение "Скифы" и статья "Интеллигенция и революция", в которой Б. призывал своих собратьев-интеллигентов "всем телом, всем сердцем, всем сознанием" слушать "великую музыку будущего", "величавый рев и звон мирового оркестра" - "слушать Революцию". Все эти произведения Б. были напечатаны в изданиях левых эсеров; не входя в их партию, он им особенно в это время сочувствовал. Одним из первых среди писателей Б. начинает работать в советских учреждениях: председательствует в репертуарной секции ТЕО, состоит членом редакционной коллегии изд-ва "Всемирная лит-ра" (редактирует сочинения Гейне). С 1919 работает в качестве председателя режиссерского управления Большого драматического театра. В 1919 принимает близкое участие в организации "Вольной философской ассоциации" (Вольфила), в 1920 - в организации Петр. отдела Всеросс. союза поэтов, председателем к-рого одно время состоит. Работает в правлении Союза писателей. Годы вслед за 1919 отмечены в Б. резким упадком настроения, апатией, подавленностью, мрачным отчаянием. Одновременно ухудшается физическое состояние Б. В мае 1921 Б. заболевает воспалением сердечных клапанов. 7 авг. 1921 он скончался.

Б. - по преимуществу поэт-лирик. Даже когда ему случается выходить за пределы собственно лирики в другие жанры словесного творчества, он накладывает на них явно выраженный лирический колорит, создавая особые роды лирических драм, лирической публицистики ("лирические статьи" о "России и интеллигенции"), даже лирических рецензий. Наиболее чистым, беспримесным лиризмом отмечен первый период творчества Б. - период "Стихов о Прекрасной Даме" [1898-1904]. В "Стихах о Прекрасной Даме" Б. целиком следует традиции дворянской чистой лирики, отрешенной от всяких общественных элементов, всяческой "злобы дня". Первым "вдохновителем" Б., по его собственным словам, был Жуковский (см.). В дальнейшем особенно сильное влияние оказала на него поэзия Фета. Типичная тематика дворянско-усадебной лирики - любовь и природа, вернее, любовь на фоне природы - "розовых утр", "алых зорь", "золотистых долин", "цветистых лугов" - является основным тематическим стержнем всех лирических признаний, обращений и призывов, из к-рых большей частью состоит первый сборник стихов Б. Однако тема любви в переживаниях поэта - "последнего дворянина", завершителя всей линии дворянско-усадебной поэзии - приобретает особую окраску. Любовь Б., в которой романтическая настроенность юноши (через Жуковского познавшего "дух немецкой романтики") усиливается переживаемым романом с будущей женой, пронизана мистицизмом. На первых курсах университета "всем существом моим овладела поэзия Вл. Соловьева", рассказывает сам поэт. Продолжателем мистической, проникнутой культом "Вечно-женственного" "Мировой души", "Божественной мудрости", Софии, поэзии Вл. Соловьева Б. начинает свой творческий путь. Как и у Соловьева, мистическая эротика Б. насквозь проникнута "апокалиптикой". Культ "Жены, облеченной в солнце" у поэта эпохи двух революций, сперва надломивших, а затем и вовсе уничтоживших родной ему дворянский класс, характерно соединяется с переживаниями надвигающегося конца мира. Признаки конца болезненно чуткий, утонченно нервный Б. видит и слышит везде вокруг себя. "Шорохи", "шопоты", "мнимый конский топот", - и во всем этом надвигающаяся Тайна, - "Озаренная жена", "Солнце завета" - таков пафос "Стихов о Прекрасной Даме", вскормленных шахматовским "дворянским гнездом", вековой дворянской лирикой и смутным ощущением приближающейся социальной грозы, крушения и гибели "любезных сердцу барских усадеб". В сознании "романтика" и "соловьевца" Блока это принимает грандиозные, радостно-пугающие формы конца мира, преображения "улыбкой ясною Жены" всего сущего. "Мысль о Ней всегда несет в себе зерно мысли о конце", пишет Б. Андрею Белому, разделяющему все настроения и чаяния поэта. В своей статье "Апокалипсис в русской поэзии" (журнал "Весы", 1905) А. Белый доказывает, что Б. является завершителем исконных устремлений русской лирики, окончательно приподымающим покров с "софийного" лица русской музы. Четко замкнутый в себе период "Стихов о Прекрасной Даме" продолжается всего несколько лет. К моменту выхода их в свет отдельным сборником [конец 1904] сам поэт уже далек от настроений, которыми насыщены эти стихи. В предисловии ко второму сборнику своих стихов "Нечаянная радость" [1907] Блок вскрывает сущность происшедшего в нем переворота. "Молчаливая, ушедшая в себя душа" поэта, "для которой мир - балаган, позорище", всегда "осталась бы такою, если бы не тревожили людские обители города. Там, в магическом вихре и свете, страшные и прекрасные видения жизни". "Деревенская", усадебная стихия начинает вытесняться в поэте стихией городской. Из "милой сердцу барской усадьбы", замкнутого шахматовского дворянского гнезда, муза поэта выходит на просторы улиц и площадей современного буржуазно-капиталистического города. В 1903-1904 годах городские мотивы все громче звучат среди деревенских пейзажей "Стихов о Прекрасной Даме". Издатель первых стихов Б., П. П. Перцов, вспоминает, с каким удивлением он прочел в 1903 году стихотворение о "фабрике" ("В соседнем доме окна желты"), подписанное именем поэта, который до того времени сам утверждал, что только "вечно-женственное" составляет единственную тему его поэзии. Со времени революции 1905 тема города всецело завладевает поэтом. В сборнике "Нечаянная радость" Б. помещает рядом знаменитую "Незнакомку" и стихотворение "Ты в поля отошла без возврата". Появляется "Незнакомка" - "влекущая и пугающая", "страшная и прекрасная" - городская стихия, и навсегда "отходит в поля" первая властительница дум поэта - "Прекрасная Дама" его юношеских шахматовских вдохновений. Смена образов и тем отмечена одновременной сменой литературных влияний. Один из "соловьевцев" и близких друзей Б. с горечью вспоминает, как, приехав к нему в 1904, он нашел на его столе вместо сочинений Вл. Соловьева новые книги Бальмонта. Но с особенной силой Блок испытывает на себе в это время влияние вождя "новой поэзии", одного из наиболее характерных представителей городской буржуазно-капиталистической культуры, поэта-урбаниста - Валерия Брюсова. Некоторое время влияния Владимира Соловьева и Брюсова как бы сосуществуют в Б.: к сборнику "Стихов о Прекрасной Даме" он еще берет эпиграфы равномерно из Брюсова и Соловьева; в рецензии на стихи Брюсова пытается даже установить внутреннюю близость между обоими поэтами. Но скоро влияние Брюсова решительно одолевает. По словам очевидца, близкого человека, впечатление, к-рое произвел на Б Брюсов при личном знакомстве, было "потрясающим". Появившаяся как раз около этого времени одна из наиболее значительных книг Брюсова - "Urbi et orbi" - "раздавила" Б. Сам он полушутя признавал в эту пору, что в новых его стихах от него сохранились только две последние буквы его имени, что их следует подписывать "В. Я. Бр...ок". Влиянием Брюсова окончательно определилось вхождение Б. в орбиту той "новой поэзии", из к-рой, по его собственным словам, в период его ранних стихов, овеянных последней улыбкой умирающей дворянской культуры, он не знал "ни строки". Если влияние Соловьева подсказало образы, определило общую настроенность, тональность его первой книги, - в школе Брюсова он овладел всеми техническими достижениями "новой поэзии", вырос в свою очередь в того высокого мастера нового стиха, одного из вождей русского символизма, каким он заявил себя в последующих произведениях. Впитывание в себя Б. элементов урбанизма, вхождение в русло "городской" поэзии обусловило признание его Брюсовым главой этой поэзии (до появления "Незнакомки" Брюсов считал Б. "поэтом второстепенным" и даже вовсе "не-поэтом"). Город доминирует над стихами Б. периода 1906-1907. Однако город Б. не имеет ничего общего с тем "властительно царящим" над миром, вооруженным всеми чудесами современной техники городом-гигантом, которому слагает восторженные гимны плоть от плоти и кость от кости городской буржуазно-капиталистической культуры - Валерий Брюсов. Город Блока - город деклассированного, глубоко чуждого ему по всей своей природе поэта-дворянина, город "пузатый паук, сосущий окружающую растительность, испускающий гул, чад и зловоние", "пьяный, приплясывающий мертвец-город", город "пустыня", город "черный ад", "чарый и страшный" Петербург кабацкий. Темы бездомности, обреченности, сладкой и влекущей гибели преобладают в городских стихах Б. Образ Прекрасной Дамы в его первоначальной ясности и светлоте отлетел от поэта навсегда. Его муза на городских ночных "асфальтах" "меняет облик", из "Девы, Зари, Купины" оборачиваясь "Незнакомкой", "вольной, дерзкой, наглой цыганкой", из "небесной лазури" переселяясь в "пивную", "кабак", "ресторан". Сам поэт из "инока", одиноко слагавшего в своем "белом скиту" "белые псалмы" той, "кто держит море и сушу неподвижно-тонкой рукой", превращается в "посетителя ночных ресторанов", "пригвожденного к трактирной стойке", "деревенеющего" "над недопитой пивной кружкой". Одновременно с образностью и тематикой меняется словарь, меняется весь строй стиля Б. "Высокая", отвлеченная лексика, переполненная культовыми, мифологическими, рыцарскими словами, уступает "низкому" "кабацко-мещанскому" словарю, заимствованному из конкретного городского окружения. "Стихи о Прекрасной Даме" написаны в созданном дворянской лирикой "классическом" каноне. Стихи "Нечаянной радости" [1907] и следующей за нею 3-й книги "Земля в снегу" [1908] резко отступают от него. Статистика показывает, что в стихах этого периода наблюдается наибольший отход Б. от устойчивых форм русской поэзии второй половины XVIII и всего XIX вв. (силлабо-тонические размеры, классическая точная рифма, классическая строфика). С этим периодом творчества Б. связана та ритмическая революция в области русского стиха (переход от силлабо-тонического стихосложения, основанного на принципе счета слогов по стопам, к чисто тоническому стиху, основанному только на подсчете ударений), в которой Б. и в особенности его дольникам (см.) принадлежит решающая роль. Такую же решающую роль сыграл Блок в этом периоде своего творчества и в процессе освобождения от точной рифмы. И в том и в другом случае Б. пошел дальше всех поэтов-символистов, явившись предшественником поэтики русского футуризма. Меняя строй, стиль Б. сохраняет и даже усиливает свой романтический колорит: изумительную напевность, "певучесть", рядом с которой знаменитая "музыкальность" Бальмонтовского стиха представляется чем-то внешним, невыразительным; иррациональность в построении образов, пронизанность стиха метафорами - излюбленный прием романтического "преображения действительности", выдвигаемый Б., согласно исследованиям Жирмунского, в роль "главенствующего приема, стилистической доминанты". Обыденное, вливающееся широкой струей в стихи Б. этого периода, всегда почти - на грани фантастического, сквозит "мирами иными". О таких типичных произведениях этих годов, как "Незнакомка" (стихотворение и развернутая из него "лирическа драма" того же названия), можно сказать, пользуясь определением, данным ранее самим Б., что они написаны в "реально Достоевском" стиле. Не оставляет Б. и ранняя мистическая настроенность; только взамен серафического "небесного" мистицизма "Стихов о Прекрасной Даме" мистицизм "Нечаянной радости" и "Земли в снегу" является в аспекте "демонизма", трагической влюбленности в собственную гибель, "поруганья заветных святынь".

Романтизм Б. первого периода сродни раннему "воздушному", "грезовому" романтизму иенских романтиков, принесших с собой не только новые лит-ые формы, но и новое чувство жизни, новое восприятие действительности. Романтизм второго периода сходен с "провокаторским" (определение самого Б.), заимствующим у романтиков их внешние формы, но доводящим их до полного внутреннего опустошения; романтизм Гейне соединяется в Б. с своеобразным "русским романтизмом" беспутного поэта и "страстного цыганиста" Аполлона Григорьева. Влияние стихов последнего на Б. также начинает сказываться в этот период. "Припадки" "страшной" гейневской иронии, к-рые, по словам самого Б., начали посещать его с пятнадцатилетнего возраста, теперь проявляются с особенной силой. В один из таких "припадков" была написана Б. его первая "лирическая драма" "Балаганчик" [1906], в основу к-рой положено несколько более раннее стихотворение того же имени. В "дурацких" образах мистиков, ожидающих конца - "тихой избавительницы", "бледной подруги" - Смерти, Б. жестоко издевается над своими собственными "апокалиптическими" чаяниями, над теми шахматовскими "зорями", отражением к-рых явилась его первая книга. Вслед за "Балаганчиком" Б. пишет в том же году еще две "лирические драмы" - "Незнакомку" и "Короля на площади"; в последнем слышатся мотивы революции и в особенности последующей реакции. В "рыдающих", по меткому выражению одного из критиков, драмах Блока (формальным образцом для них послужил театр немецких романтиков) звучат те же настроения безысходного отчаяния, мрака, гибели, что и в одновременно написанных стихах и в цикле "лирических статей", объединенных общей темой об "интеллигенции и народе" или, следуя позднему и еще более выразительному названию, данному Блоком всему циклу, - о "России и интеллигенции". В этих, неожиданно проникнутых страстным публицистическим пафосом статьях Блок сам вскрывает социологическую сущность своего творческого пути, всей своей лит-ой эволюции. Одиночество, жестокая беспомощность оторвавшегося от своего "окончательно вымершего" класса дворянина-интеллигента, неизбежно толкаемого роком из пределов разрушающейся классовой культуры в органически чуждую ему и глубоко ненавистную буржуазно-городскую культуру, культуру "фармацевтов", как он ее презрительно называет, - такова основная тема "рыдающих" статей Б. С еще большей обнаженностью рассказывает Б. свою социальную драму в художественно неудавшейся, но насквозь автобиографичной драматической поэме "Песня судьбы" [1907]. Герой поэмы, с характерно немецким именем Герман, отрывается "от киота, лилий и книг"; из усадебного "тихого, белого дома", с "блаженного острова, отделенного от всего мира", выгоняется социальным "сквозняком", "мировым ветром" истории, "песней судьбы" "в город". Он попадает "на территорию всемирной промышленной выставки" - символ всей буржуазно-капиталистической культуры, резкая и гневная сатирическая картина к-рой тут же развертывается. Б. с почти назойливой аллегоричностью раскрывает здесь свой жизненный и творческий путь. "Песня судьбы" стоит на переломе между вторым и третьим, последним, периодами творчества Б. Демонический образ "цыганки" Фаины, - "женщины в черном платье, облегающем ее, как змеиная чешуя", - непосредственно связан с образом таинственной Незнакомки. В то же время, в своей внутренней сущности, образ Фаины - искалеченной городом, но до конца не уничтоженной им "части народной души", - равно как речи Германа и символиста "в очках", уже содержит в себе все мотивы стихов Б. о России. В столь же аллегорической форме, как и все в "Песне судьбы", дается в ней и ответ на "проклятый вопрос", к-рый Б. ставит прямо в своих статьях, косвенно в драмах и лирике: что делать? в чем найти выход из безнадежного социального тупика? куда скрыться от чужой и чуждой, гнусной и погибельной буржуазно-капиталистической городской культуры? Выход, к-рый находит для себя Б., типичен для эпохи дворянского ущерба, создавшего и настроения "кающегося дворянства", и знаменитое "опрощение" Льва Толстого. Возврата в свой малый, разрушающийся "белый дом", усадебно-дворянское гнездо - нет. Есть только один путь - в дом большой, на "родину", "в поля", "на бескрайную, русскую равнину" - в народ, в Россию. Дворянская "аристократическая" "интеллигенция осуждена вырождаться в заколдованном круге". "Если интеллигенция все более пропитывается "волею к смерти“, то народ искони носит в себе "волю к жизни“; понятно, в таком случае, почему и неверующий бросается к народу, ищет в нем жизненных сил: просто - по инстинкту самосохранения", пишет Б. в своих "лирических статьях". В полном соответствии с этим находится завершающая сцена "Песни судьбы", находящая себе в свою очередь полную аналогию в статье "Безвременье" и во всех восьми статьях цикла "Россия и интеллигенция". Окончательно сбившегося, потерявшего под ногами всякую почву, заблудившегося "в метелях и мраке" Германа выводит на дорогу "победно-грустный напев" некрасовского коробейника. Если первый период творчества Б. был окрашен влиянием "усадебника", чистого лирика Фета и "апокалиптика" Владимира Соловьева, если второй его период стоит под знаком "урбаниста" Брюсова, влиянием поэта-гражданина, "кающегося дворянина" Некрасова и продолжающимся влиянием "почвенника" Аполлона Григорьева отмечен третий, "народнический", период творчества Б. - период "Стихов о России", стихов о "Родине", лирического цикла "На поле Куликовом" [1908], неоконченной поэмы "Возмездие" [1910-1919], гражданских "Ямбов" [1907-1914]. В свете "лирических статей" вскрывается символика цикла "На поле Куликовом". "Над городами, как над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой", "гул и брожение". Над многомиллионным народом, "как над станом Дмитрия Донского", "сон и тишина". Но на завтра "бой", и те, кто безмолвствуют сегодня - "Русь", "дивное диво", "свет струящая" "народная душа" - одолеют в нем "поганую орду", "татарву", свергнут татарское иго городской, буржуазно-капиталистической цивилизации. В образе России, светозарном видении "народной души", к Б. как бы снова возвращается, но расширенным, обогащенным, ранний образ его юношеской возлюбленной, его Прекрасной Дамы. На свой второй, "городской", период Б. начинает смотреть как на "отступничество", на "грехопадение", как на замену "святыни муз шумящим балаганом" - жизненного дела символизма - модным декадентским литераторством (речь-статья "О современном состоянии русского символизма", 1910). В новых статьях Б. снова начинает мелькать имя "учителя" первых лет - Владимира Соловьева. Преклонение перед Брюсовым начинает сменяться резко враждебным отношением к нему, как и ко всему городскому "модернизму" вообще, стремлением освободиться от тени "декадентства" и в своей личной жизни, и в своем творчестве. Это решительно сказывается и в стиле новых стихов Б. Если в стихах второго и третьего сборников Б., как мы видели, является одним из типичнейших представителей "новой", "модернистской" поэтики, одним из наиболее энергичных разрушителей "классического" стилевого канона, - в стихах четвертого сборника - "Ночные часы" [1911] - и последующих стихах он снова, как показывает статистика, возвращается к "классическим" формам: "классическим" размерам, точной рифме, "классической" строфике. В то же время, параллельно с "народничеством", с выходом сперва из "тихого белого дома", затем из городского "кабака" в "мир", в "народ", в "Россию", в Блоке возникает стремление выйти из своей "лирической уединенности", - из "страшного", "затягивающего" "лирического болота" к широкому эпическому изображению реальной жизни, из лирики - в другие, более объективные жанры художественно-словесного творчества - драму, историческую поэму, - стремление "от романтизма к реализму". Эпичность и реализм новых произведений Б. не следует преувеличивать: в самой любви Б. к народу, к России есть много романтической приподнятости опоэтизирования "родных лохмотий" (например, знаменитое стихотворение из цикла "Стихов о России" - "Грешить бесстыдно, непробудно"). Но все же указанное стремление должно быть отмечено не только как весьма характерное и вполне закономерное в общей эволюции творчества Б.; оно наложило несомненные следы на последний его период.

Однако до самой Октябрьской революции "народничество" Б., найденный им исход "спасения народом" самого себя, всей старой русской, т. е. для Б. дворянской культуры, неизбежно носило чисто теоретический характер. Призывавший в статьях и стихах русскую интеллигенцию выйти "на бескрайные русские равнины", слиться с народом, Б. сам сознавал, что между народом и интеллигенцией есть некая "недоступная черта", что интеллигенции "страшно и непонятно" то, "что любит и как любит народ". Иногда даже казалось ему, что народ и разговаривать-то с "интеллигенцией" не станет, а попросту не увидит, не заметит ее, равнодушно смахнет с лица земли. Воплощая народ в излюбленном им образе мчащейся гоголевской тройки, Б. часто с тревогой спрашивал себя: "Что, если тройка, вокруг к-рой "гремит и становится ветром разорванный воздух“, летит прямо на нас? Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке, на верную гибель... Отчего нас посещают все чаще два чувства: самозабвение восторга и самозабвение тоски, отчаянья, безразличия? не оттого ли, что вокруг уже господствует тьма?.. Можно уже представить себе, как бывает в страшных снах и кошмарах, что тьма происходит оттого, что над нами повисла косматая грудь коренника и готовы опуститься тяжелые копыта". Этими естественными, знакомыми нам еще со времени декабристов, опасениями поэта-дворянина объясняется то, что "самозабвенный восторг" стихов Б. о России так часто сменяется в его произведениях последнего периода настроениями "тоски, отчаяния, безразличия". В большинстве разделов третьего тома, в котором собраны его стихи этих гг., такие настроения решительно преобладают, сгущаются до степени полной безысходности (раздел "Страшный мир", циклы "Пляски смерти", "Жизнь моего приятеля", стихотворение "Голос из хора", ряд стихов из раздела "Возмездие", из "Ямбов" и др.). В стихах этого именно периода Б. достигает предельных вершин своего поэтического мастерства. Обогащенный всеми достижениями новейшей поэзии, стих его, снова возвращенный поэтом на прежние классические пути, достигает такой выразительности и силы, подобных к-рым немного звучало в русской поэзии со времен Пушкина.

В Октябрьской революции Б. увидел осуществление всех своих "предчувствий и предвестий", воплощение всех своих "народнических" чаяний. В "музыке революции" ему чудился могучий разлет все той же гоголевской "птицы-тройки" - Руси народной, которую вынесло наконец на авансцену истории. Поэту-народнику, теоретизирующему в своих стихах и статьях на темы о слиянии с народом, о "спасении народом", казалось, было теперь на деле дано приобщиться к источнику "хорошей крови" и "жизненных сил", в революции быть вместе, слиться с народом. Понятно то "самозабвение восторга", с которым сам поэт бросился служить революции, с каким в своей статье "Интеллигенция и революция" призывал "бездомную, бесчинную, бессемейную", как и он, русскую интеллигенцию последовать его примеру, принять Октябрь, работать вместе с Октябрем. Результатом "слепой отдачи" Б. революционной стихии явилась его замечательная поэма "Двенадцать". В "Двенадцати" еще раз торжествует высокое поэтическое мастерство Б. Из ходовых уличных словечек, из разухабистой частушки он создает произведение необыкновенной художественной выразительности. "Двенадцать", как ни одно из произведений того времени, отразили в себе "музыку революции", единственные в своем роде ритмы конца 1917. Однако по своему содержанию, по своей внутренней сущности, "Двенадцать", как уже неоднократно указывалось критикой, очень далеки от подлинной Октябрьской революции, - от ее действительных целей и задач. Заставляя своих "двенадцать" апостолов-красногвардейцев на словах мечтать о "всемирной революции", о "раздуваньи мирового пожара", поэт в центр поэмы выдвигает бандитскую расправу одного из красногвардейцев с "изменившей" ему проституткой. Возникающий в поэме "декадентский" мотив разрушения, кровавых расправ "со скуки" ("Скука скучная, смертная. Уж я времечко проведу, проведу" и т. д. Ср. тот же мотив в этюде Б. о "римском большевике" Катилине) также, возможно, характерен для настроений самого автора, даже известной части интеллигенции, "пошедшей в революцию"; но, конечно, этот мотив, не отражает пафоса рабочих и солдат, бравших в Октябре Зимний дворец и Кремль. Равным образом критика справедливо отметила, что и в "Двенадцати", и в написанном вслед за ними стихотворении "Скифы" Б. "ориентируется не на передовой отряд революции - городской индустриальный пролетариат", а "на представителей солдатско-крестьянской громады", "на отсталые крестьянские массы ("скифов“)". Наконец возглавление "Двенадцати" мужицким "Исусом Христом", "машущим красным флагом", конечно весьма типично для "народнических" настроений Б. (Христос "Двенадцати" явно идет от своеобразного видоизменения Тютчевского Христа, - Христа народников-славянофилов, - "в рабском виде, благословляя", исходившего родную землю); оно лишний раз показывает, насколько поэт в своем романтическом "народничестве" был далек от действительных целей и путей Октябрьской революции. В этом отношении характерно и преимущественное сочувствие Блока левоэсеровской группировке. "Двенадцать" и "Скифы" были последней творческой вспышкой Б. После них Б. не создал уже ничего значительного.

Творчество Б., как бы разноречиво, разнозвучно оно ни казалось нам в своих отдельных частях, на самом деле обладает глубоким внутренним единством, представляет из себя замкнутый цельный организм. Теза творчества Б. - усадебно-дворянская культура, создавшая первый его период, период "Стихов о Прекрасной Даме". Антитеза - глубоко враждебный классовой сущности Б., но чарующий, прельстительный буржуазно-капиталистический город с его туманами, Незнакомками, огнями ресторанов. Соблазнившийся городом, покинувший ради него свой "белый дом", Б. вскоре начинает ощущать себя бездомным, затерянным, одиноким. Борьба Б. со вскормленным городом "модернизмом", "декадентством", Брюсовым - борьба с пленившей, но чуждой, больше того: ненавистной, буржуазно-городской культурой. Возврат в "белый дом", в лоно "окончательно сгнившей" дворянской культуры для поэта немыслим. Возникает неизбежная тяга к народу-исцелителю. Образ Прекрасной Дамы возвращается к поэту в образе новой возлюбленной - Руси ("Русь моя, жена моя" и т. д.). Причем образ Руси - не простое повторение первоначального образа, а синтетическое его развитие: в России Б. не только светлое, ясное, но и "темное", "дикое", "цыганское". Принятие Б. революции, Октября - закономерное развитие и вместе апогей его народничества. Однако развивавшаяся по своим собственным законам революция естественно не могла ответить тем чаяниям и требованиям, к-рые предъявлял к ней классово-чуждый ей поэт-романтик. Б. неизбежно "разочаровывается" в революции. Разочарование в революции, значит в народе, было для Б. крушением всего его жизненного пути. Круг оказался пройденным до конца: творчески Б. умер за три года до своей физической смерти. Драма Б. - социальная драма последнего поэта-дворянина, родившегося в эпоху окончательной гибели русского дворянства.

В этом - "Возмездие" Александра Блока, в этом - "Песня судьбы" его жизни и его творчества.

Библиография: I. Собр. сочин., Берлин, 1923 (неоконченное, но самое полное изд. Б. Из 9 вышло 7 тт., нет 6 и 8 тт.); Избранные стихотворения (посмертное издание, подгот. автором), Л., 1925; Неизданные стихотворения [1897-1919], Л., 1926; Избранные стихотворения (вступительная статья И. Машбиц-Верова), М. - Л., 1927; Письма А. Б., Л., 1925; Дневник А. Б. [1911-1916], Л., 1928; Дневник [1917-1921], Л., 1928; Письма А. Б. к родным, Л., 1927; Автобиография Б. в "Русской лит-ре XX в.", под ред. проф. Венгерова, кн. 6, М., 1914.

II. Бекетова М. А., А. Б., СПБ., 1922; Белый А., "Записки мечтателей", Ї 6, 1922; Зоргенфрей В., Воспоминания, там же; Чуковский К., Воспоминания, там же; Полянский В., Из встреч с Б., альм. "Жизнь", Ї 1, 1922; Городецкий С., "Печ. и револ.", кн. 1, 1922; Ашукин Н. С., А. А. Б. в воспоминаниях современников и его письмах, М., 1924; Бекетова М. А., А. Б. и его мать, Л., 1925; Материалы для изучения творческого процесса Б. - в кн. Медведева Т., Драмы и поэмы А. Б., Л., 1928; Формальный анализ: Жирмунский В., Поэзия А. Б., П., 1922; Никитина Е. Ф. и Шувалов С. В., Поэтическое искусство Б., М., 1926; Общий очерк жизни и творчества Б. - в кн. Цинговатова А. Я., А. Б., М. - Л., 1926.

Из марксистских работ о Б. наиболее значительны: Троцкий Л. Д., Лит-ра и революция, изд. 2-е, М., 1924; Коган П. С., Лит-ра этих лет, изд. 3-е, Ив.-Вознесенск, 1925; Его же, Б. и революция, "Печ. и револ.", кн. 2, 1921; Горбачев Г. Е., Капитализм и русская лит-ра, изд. 2-е, Л., 1928; Гроссман-Рощин И., А. Б., журн. "На лит-ом посту", Ї 3, 1928; Библиография - в кн. Никитиной Е. Ф. и Шувалова С. В.; Мандельштам Р. О., Художественная лит-ра в оценке русской марксистской критики, изд. 4-е, М., 1928; Блюм Э. и Гольцев В., Лит-ра о Б. за годы революции (библиография) - в сборн. "О Блоке", М., 1929.

Д. Благой

НЕЗНАКОМКА

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»1 кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

Ночь, улица, фонарь, аптека... (1912)

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

Россия (1908)

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,-
Как слезы первые любви!

Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет,-
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одно заботой боле -
Одной слезой река шумней
А ты все та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..

Вот так, кого заинтересовало остальные его поэтические произведения можно прочитать здесь
http://www.world-art.ru/people.php?id=3331